Ну что, С., сегодня ровно год, как тебя закрыли в зале суда. Год прошел среди лязга металлических решеток, людей в пятнистых камуфляжах, резких звуков радиостанций, лая собак, вышек, охранных периметров, хат, отряда, железных кроватей, внутренних интриг, в черной зековской форме с белыми полосами, среди уголовников, наркоманов и глупых долб-ов, с постоянно изменяющимся кругом общения, иногда в клубах дыма гашиша и спайса, иногда в алкогольном угаре, когда задумчивым, когда оптимистичным, когда безразличным к происходящему. Что изменилось в тебе за этот год ? Да ничего, иногда кажется, что проснусь однажды у себя дома в своей кровати и будто ничего и не было, просто сон. Ничего я не пересмотрел в своей жизни и не вижу определенного будущего. Но что-то для себя я оставлю в душе, пускай и негативное – никому нельзя верить, ни на кого полагаться, друзей нет в этой жизни. Только я и больше никого, только я решаю свою судьбу и веду хитрую, опасную игру, и никто мне не нужен.
Я хорошо помню тот день, год назад. Накануне мы с К. нажрались водки, проснулся совершенно в разбитом бессильном состоянии, еще и ванная комната на ремонте была. Перегаром тащило от меня до второй половины дня. Состояние было настолько жутким, что я с трудом передвигался по квартире, силы совсем меня покинули. Все в один момент слилось воедино – и давящие серой мрачной свинцовой тучей мысли о предстоящем суде и ближайшем будущем, и остаточные явления героиновой ломки, смешанные с абстинентным алкогольным синдромом в совокупности с полным моральным и физическим истощением. Все, этот день, о котором я так старался не думать все это время, наступил. Суд был назначен на 3 часа дня, ближе к этому времени подъехал отец, мы сели в машину, поехали куда-то сделать копии справки из наркологической клиники и потом в конечную инстанцию – суд. Адвокат, ****, съе-лся перед приговором, заранее намекнув, что ему еще должны оставшуюся часть денег. На прощание произнес неутешительную фразу “Я думаю, что все хорошо будет и тебя выпустят, но если закроют и окажешься в изоляторе, то я обязательно завтра приеду”. Больше я его не видел. То, что закроют понял заранее, когда перед оглашением приговора секретарь суда взяла телефонную трубку и сладким, томным голосом пропела “Ребята, вы мне нужны”. Конвой долго себя ждать не заставил, когда одели наручники, помню сестра, прощаясь, сказала “Дурак !”. Потом камера в подвальном помещении суда, ИВС, СИЗО, карантин, людская черная хата, спайс, телефоны, ночные дороги, круглосуточно работающий телевизор, проверки, шмоны, несбывшиеся мечты, рухнувшие надежды, животный страх, который снова и снова просыпался с каждым очередным лязгом металлической двери хаты, голод, отвратительная, несъедобная баланда из протухшей капусты, кормового картофеля и соевого мяса, ночные бессоницы, тоска по той, которую больше никогда не увижу.
