Когда бессмысленно начнешь
Писать слова из книг,
То обязательно поймешь,
Как зародился стих;
Волной запустишь белой,
Замажешь синевой -
Ты властен, правь умело
Кириллицей родной;
Она же мне чужая,
И вечно будет ей,
Подруга стиховая,
Стих жив лишь только в ней;
Нет, этот дар мессии
Ценнее всех богатств,
Вкусней не находили
Мы кушаний и яств.
Говор сердец и чувства,
Страстнейший алфавит,
Латынь- для гнилоустов,
Иероглифы, иврит...
Всю ложь - сухие фразы,
На веру мы берем,
Везде плодим заразу,
Что мертвым языком -
Не зря
Зовется неспроста,
Заря, как из куста, - юна!
Погибла от проказы;
Взывают их вернуться,
Молясь на прах костей,
Не в силах улыбнуться
Глаза, что всех пустей -
Ведь смех забыт
В сухих глазницах, - в том доме для червей,
Нет места чувствам появиться,
Трупам не до людей.
Они готовы жрать потемки,
Ими нетронутой души,
Они готовы выть, как волки,
Лишь только-только из глуши
Ты выйдешь.
Забудешь про скелеты,
Про прах, что воскрешаем нами,
На мертвом языке ответы
Не будешь ты считать словами -
Словами чувств, стиха и песни,
Словами горя и любви,
Прости слова, что слышать лестно -
От лести шаг лишь до петли.
Зачем латынь? Она свое изжила,
Весь ее век давно уже прошел,
Ее погибшею признали во всем мире,
И что б в ней ты живого ни нашел -
Она мертва!
Но дети ее живы,
Их надо всех прижучить, раздавить,
Как мать, они все до едина лживы,
Как мать - они не могут полюбить;
Они лишь могут смерть творить и хаос,
Все - мелочь для играющих затей
Этих уродов. И природа издевалась,
Забрав их сердце, на глазах людей.
Прости слова, прости латынь немую,
У Тибра зародившуюся брось,
Прости ей зависть, ярость ту слепую,
Словно собаке, потерявшей кость.
------------------------
Открой глаза, выйди из склепа
И оглянись вокруг -
Неужто променяешь лето,
На гниль и морось, друг?
Я отпущу, что не вернется,
А, может быть, и нет.
В языке мертвом не найдется
Столь нужный мне ответ.
Так, значит, жить мне в склепе
И прах сухой просить,
Просить у тех кто слеплен,
У мертвецов просить
Да вот чего - не знаю,
Не ведаю совсем,
Писать я начал утром,
Я начал ровно в семь.
А стих легко ложится,
Как будто простыня,
Что вся в ночи искрится,
Во тьме ищет огня.
Нашел в ответ лишь зиму,
Сыпучую труху,
Зима мне плачет в спину,
Вспомнил, как на духу,
То время
Пыль страданий
Еще не знал тогда,
И не было метаний,
И не текла вода.
А я был, слаб, как старый дед был слеп,
Не видел ничего я дальше носа,
И еженощно я стучался в склеп,
Из счастия свернувши папиросу -
Она же тлела, глухо и покорно,
И пеплом черным падал каждый день,
А я был свеж, горел огнем задорным,
Огонь тот потушить мне было лень;
Но как и голову великого атлета
Находит свой оливковый венец,
Она упала, не найдя ответа,
Окурком, наконец.
Подумал я, сверну еще другую,
Аль можно прошлую еще разок собрать, -
А та была мертва, за ней бегу я,
С ней вместе умирать; но
Захлопнулись ворота предо мною,
Разделены мы стали на века,
И в первый раз я встретился с судьбою,
Коснулась губ ее холодная рука,
И стала молвить - "Счастья нет у склепа,
И нет любви у каждой из могил,
Над этим местом не бывает света,
Что ты ловить так страстно полюбил";
И я вцепился ей зубами прямо в горло,
Пытался выгрызть тот сухой язык,
Который бил по сердцу больно, ловко,
Так глубоко проник!
Она смеялась, видя мои слезы,
И с радостью плоть отдавала мне,
Не понимал я еще той метаморфозы,
Которая рождалась в тишине.
Пожрав ее, завыл, как воют лица,
Как лица трупов, вечные во сне,
Которым не удастся пробудиться,
Которые остались в тишине;
Мой вой был громкий, и такой же тихий,
Глухой и звонкий, мертвый и живой,
То вой предсмертный, ужас многоликий,
Что бледным коршуном витает надо мной.