ABelogor
Ну, с одной стороны - да, конечно с ми согласна. Но, а как же тогда дети из неблагополучных семей, насмотревшись всякой гадости, пакости от родителей, становятся очень приличными людьми, не заимствуют из семьи вредные привычки, а говорят себе - я как мои родители жить не хочу и не буду. Почему так происходит - одни дети продолжают путь родителей-алкоголиков, а другие, находящиеся в таких же семьях, выбирают другую жизнь.

не знаю... почему так происходит кому- то хватает ума не ввязываться в это болото( наркомания ), а кто-то продолжает жить по-нормальному. кто-то довольствуется жизнью обычной, а кому-то надо нечто большее, лучшее ит.д. вот прочитал пост shine и никак не могу взять в толк, почему женщины ведутся на таких уродов? наркоманы как медом намазаны- обязательно парочка дамочек прилипнет. какая-то мазохистская жажда рисковой романтик или что?

Я НАШЕЛ КОМПАНИЮ, В КОТОРОЙ МОЖНО ЖИТЬ
История С
Мой отец пил запоями. Когда был трезвым, мы с ним дружили: он брал меня на рыбалку, позволял курить потихоньку от мамы (не знаю, зачем он это делал, но мне нравилось). Когда отец уходил в запой, до меня ему не было никакого дела, а маму он обижал. Мне это было неприятно, и я не удивился, когда мама с ним развелась.
Я радовался этому еще и потому, что после развода мы переехали, и я наконец-то попал в большую компанию, о которой давно мечтал, и в которую меня приняли, как равного. Я и раньше хотел обрести много друзей, чтобы проводить время весело и беззаботно. Еще до знакомства со своими новыми товарищами я начал курить «план». Теперь его можно было курить вместе — и вместе веселиться. На это стало уходить все свободное время. Я старался избегать домашних обязанностей, неделями прогуливал школу. Мама все улаживала, договаривалась с учителями.
В то время я уже не мог представить свою жизнь без «плана». Если его не было, все время уходило на поиски, когда он появлялся — мы курили, смеялись, и все казалось хорошо. Курение стало смыслом жизни, без него мы не могли общаться, и говорить, вроде, было не о чем. Тем не менее, наркоманом я себя не считал (я ведь не кололся, как другие) и думал, что никогда им не стану. Хотя уже тогда в моей жизни не было других целей, кроме развлечений. Покурим — посмеемся, потом расскажем другим, над чем смеялись. Так проходило все время. При этом я почему-то свято верил, что я — хваткий парень, и всего в жизни сумею добиться, по крайней мере, мне обязательно повезет.
Когда мама спросила, не хочу ли я учиться в военном университете, я спросил, что для этого надо делать. Она ответила: «Ничего». Я согласился, потому что понял: еще месяц до поступления я могу гулять в своей компании, а больше мне ничего не было нужно.
В университете моя жизнь круто изменилась: незнакомый город, жесткая дисциплина, очень мало свободного времени. Я «освоился» месяца через четыре — нашел товарища, с которым можно было вместе курить «план». Ничто другое не интересовало. Если вечером не удавалось покурить, казалось, что день прожит зря. Так я «учился» до третьего курса, постепенно «обрастая» знакомыми и «земляками».
Как-то один «земляк» предложил попробовать «винт». Я очень боялся колоться, это ассоциировалось с зависимостью и диагнозом «наркоман». Но моему знакомому были очень нужны деньги, и он старательно объяснил, что от «винта» не бывает «ломок», к нему не привыкаешь, как к «ширке», и зависимость не появляется. «Винт» мне очень понравился. Появились раскрепощенность, храбрость, отсутствие «тормозов», ощущение, что ты все можешь — по сравнению с этим «план» казался детской игрушкой.
До каникул я успел уколоться три раза. А дома, где не мог достать «винта», попробовал «ширку». Она меня разочаровала: после укола я чувствовал злость, становился раздражительным, никого не хотел видеть. И я снова вернулся к «винту».
Если первое время я кололся для того, чтобы «хорошо погулять», позднее сразу после укола стало появляться желание сварить еще. Меня уже не интересовали люди, не существовало ничего, кроме желания уколоться. Это становилось смыслом жизни, я уходил в «винтовые марафоны» с головой, отдавая все свое время — сутками напролет.
У некоторых людей на это уходят годы, я же превратился в животное всего за два месяца. Худой, зеленый, я испытывал только две потребности: уколоться и изредка поесть. Когда случались «перерывы», я начинал чувствовать страх, что мама все узнает, что меня выгонят из университета — и снова бежал колоться, чтобы забыть обо всем. Два дня без укола казались целой вечностью. Иногда возникала мысль, что надо отлежаться, отоспаться, но я оттягивал это до последнего момента, до полного истощения сил.
Однажды меня поймали за курением «плана», проверили руки. Увидев следы уколов, решили выгнать из университета и даже завели дело. Мама приехала и забрала меня домой. Ее знакомые, которые раньше помогали мне, теперь отвернулись, не хотели иметь со мной ничего общего. Я и сам уже потерял способность общаться с людьми, без дозы не мог связать двух слов. При этом я продолжал пребывать в уверенности, что когда-нибудь, когда «будет надо», обязательно брошу «винт»: не насовсем, конечно, а так, чтобы колоться «по праздникам».
Маме я сказал, что «винт» — не такой страшный наркотик, как «ширка», и особо бояться нечего. Тем более, что два месяца в Полтаве я не кололся: не знал, где найти наркотики, да и свободная жизнь вдали от казармы какое-то время радовала сама по себе. Снова «нырнул с головой», когда встретился со старыми друзьями. Многие тоже успели попробовать «винт» и знали, где его достать.
И снова в считанные дни я резко изменился в лице, да и в душе тоже. Стал совершать необдуманные поступки. Даже решил жениться на девушке, с которой познакомился всего день назад. Мы сидели в ресторане, и под действием «винта» мне вдруг пришло в голову, что девушка — красивая, и все так хорошо… Месяц мы кое-как прожили, постоянно выпивая. Начались бытовые проблемы, стычки, и каждая ссора была поводом уколоться. Я снова «занырнул», и очень скоро понял, что, кроме «винта», меня ничто не интересует. Жизнь сводилась к схеме: рки — уколы. Я погряз в долгах и постоянной лжи: врать приходилось на каждом шагу.
Мама все видела, постоянно плакала, ругалась. Я орал на нее, а чтобы не видеть слез — старался меньше бывать дома. Настал период, когда действие «винта» ослабело, мне постоянно требовались новые дозы, и все время уходило на рки и уколы. Другие потребности отпали напрочь. Началась паранойя: мне казалось, что за мной следят, я старался как можно лучше занавешивать окна. Иногда мне слышались шаги тех, кто «идет меня забирать».
Мама несколько раз ходила в реабилитационный центр «Квітень», где лечили по системе «двенадцати шагов», потом нашла Центр «Выбор». Ее поведение изменилось, она стала настойчивой. Сказала: «Или лечись, или уходи из дома!» Я и сам чувствовал, что «организм нуждается в отдыхе». Подумал: там со мной что-то будут делать, как-то «лечить», если это будет не трудно, я соглашусь.
Первый раз пришел на консультацию, уколовшись. Удивился: я в этом состоянии обычно очень легко «находил общий язык» со всеми, а здесь со мной почему-то даже не хотели разговаривать! Пришлось приходить трезвым.
Попав в «Выбор», я решил не нагличать: у мамы было много долгов, а она еще заняла деньги на лечение. Я боялся, что меня выгонят, и вел себя тихо. Как-то на группе меня спросили, люблю ли я маму. Я ответил, что люблю. Мне задали вопрос: «А что хорошего ты для нее сделал?» Я мог вспомнить только о том, что жарил для нее картошку. Ох, и досталось мне за эту картошку! Мне сразу же объяснили, что моя «любовь» оборачивается для мамы страданиями, что я отнимаю у нее здоровье и годы жизни. Я «подставлял» маму, ря «винт» в ее квартире — как я при этом мог думать, что я ее люблю?
Это было потрясением, ведь я считал себя добрым человеком, который в принципе любит людей и никому не желает зла. Мне раскрыли глаза: я не люблю никого, кроме себя, ни о ком не думаю, и, к тому же, полностью завишу от мамы. Если меня выбросить на улицу — я не смогу заработать на кусок хлеба. По сути, я был «козлом отпущения» на все случаи жизни: в милиции со мной могли сделать все, что угодно.
Сначала я с трудом воспринимал то, что мне говорили. Но со временем, когда последствия действия «винта» стали проходить, я стал более внимательно всматриваться в то, что происходило вокруг. Я видел, что к лентяям здесь относятся плохо, и начал работать — убирать и мыть посуду, потом — бегать по утрам, играть в теннис и футбол. Вскоре у меня появились общие интересы с другими ребятами: командная игра к этому располагает.
Правда, все мои действия тогда были не осознанным изменением позиции, а приспособлением к новым правилам: я делал то, за что хвалили, и старался избегать вещей, за которые выговаривали. Я сразу понял, что говорить здесь надо только правду (иные «номера» не проходили), и говорил ее формально, не участвуя в происходящем душой. Вскоре на группе мою позицию «разоблачили»: мне сказали, что я просто подстраиваюсь, чтобы втереться в доверие. Я тогда этого не понимал и обиделся, лишь через какое-то время понял, что Леонид Александрович и ребята были правы. Я стал работать серьезно, прислушиваться к тому, что мне говорят, анализировать свои мысли и желания.
Вскоре я осознал, что наркотики для меня — смерть. Я видел, что многим ребятам удалось вернуться к нормальной жизни, и у них все складывается иначе. Между ними были по-настоящему теплые отношения, и мне захотелось того же: мне захотелось заслужить их уважение и доверие, чтобы стать частью этого коллектива. Меня всегда тянуло в большую компанию, но только сейчас я нашел компанию, в которой можно было жить.
Когда я принялся стараться, выяснилось, что я — достаточно трудолюбивый человек, и у меня многое получается. Я начал заниматься тяжелой атлетикой, и штанга вскоре стала для меня чем-то более жным, чем спортивный снаряд. Занятия спортом не только помогали приобретать уверенность в себе, они сближали с ребятами. И я чувствовал, что не хочу променять их уважение на наркотик.
Я поступил в технический университет на заочное отделение и стал работать в строительной фирме. Я понял, что для меня жно получить образование и профессию: это и значит — реализовать себя и добиться успеха в жизни. Конечно, интереснее было бы учиться на дневном отделении, но тогда пришлось бы брать деньги у мамы, а этого я больше не хотел делать. Я понял, что мама очень мне дорога, и я хочу иметь возможность заботиться о ней. Для этого я должен стать самостоятельным, твердо встать на ноги. Иногда я вспоминаю старых друзей и думаю: хорошо было бы привести их в «Выбор». К сожалению, они еще не дошли до той точки, когда человек чувствует необходимость изменить жизнь.
Уже почти десять лет я живу обычной жизнью взрослого человека, в которой нужно много работать и делать то, что нужно, а не то, что хочется. Я работаю в страховой компании, но по вечерам продолжаю подрабатывать на стройке. Можно сказать, что взрослая жизнь тоже затягивает. Всегда есть множество вопросов, которые нужно решать, преодолевать какие то трудности, держать в голове массу информации. И так каждый день, так что свободного времени практически нет.
Несмотря на то, что я стараюсь вести самостоятельный образ жизни, не могу сказать, что совсем отказался от помощи родителей. Но я считаю, что главное — правильно к этому относиться: не злоупотреблять и, в свою очередь, помогать там, где могу.
Вопрос о наркотиках в нашей семье не поднимается уже очень давно. Я сделал свой выбор, и родные видят это по моим поступкам. Мы просто живем и движемся вперед, помогая и поддерживая друг друга.
С «Выбором» я и сейчас поддерживаю отношения. Конечно же, встречаться с ребятами и Леонидом Александровичем получается не так часто, как раньше, но я рад каждой такой возможности. Вообще, я очень благодарен судьбе, что все именно так сложилось в моей жизни. Ведь в «Выборе» я не только избавился от пагубных привычек, но и пересмотрел другие жные моменты в своей жизни, на которые раньше не обращал внимания. А попросту говоря — заново научился думать. И здоровый образ жизни стал для меня настолько обычным и привычным делом, что сейчас уже просто не понимаю, почему должно быть по-другому.

ПУТЬ, ПОЛНЫЙ ОТЧАЯНИЯ И УНИЖЕНИЙ
История Д

Я вырос на улице. Дома - мать и отчим. Он меня часто избивал - считал, что так нужно воспитывать. Поэтому на улице было лучше. И интереснее. Гулянки, пьянки, веселые компании. Хулиганил, воровал, снимал шапки. В пятнадцать лет, совершив серьезный проступок, попал в колонию.
С наркотиками я сталкивался всю жизнь. "План" пробовал еще в школе, лет в четырнадцать - за компанию. Все курили - а я чем хуже? Мне хотелось иметь авторитет, чтобы все ценили, уважали. В колонии впервые столкнулся с "ширкой": предлагали два раза. Я отказался - к уколам относился с опаской. Хотя вокруг наркоманов и мерцал ореол таинственности, чего-то интересного и запретного, останавливало ощущение опасности.
После колонии и "химии" я стал авторитетом. Первое время не работал - жил за счет матери или "добывал" на улице. Наркоманов в нашей компании не было. Но как-то на вечеринке после выпивки кто-то предложил уколоться. Мои товарищи колебались, но я всегда должен быть первым! Первым я и укололся, чтобы поддержать свой авторитет: мол, не боюсь ничего!
Я думал, что один укол ничего общего с наркоманией не имеет, как и одна рюмка спиртного с алкоголизмом. Наркоман - это "конченый" человек, который без уколов уже не может. А разок-другой попробовать - это не наркомания, а так - баловство. Все равно, что выпить или закурить.
После освобождения я встретился с отцом, которого не видел восемнадцать лет. Он чувствовал свою вину, давал деньги, помог устроиться на работу. Я не видел причин отказываться от его помощи. Я считал, что он мне "задолжал". Да и вообще казалось вполне естественным, что обо мне все должны заботиться. Ведь жизнь моя была "поломана", и кто был виноват в том, что у меня - отчим, что я попал в колонию? Я думал, что в этом - только их вина. А свое разочарование в жизни заливал водкой, хотя и не всегда успешно удавалось.
Меня мучила ностальгия по уколу, по ощущению, которое он дал: мир казался красочным, а люди - все без исключения - удивительно приятными, их было просто невозможно не любить.
Второй раз я укололся уже не случайно, а вполне сознательно. Я рассуждал так, что и этот укол еще не дает основания считать меня наркоманом. Это казалось нормальным. Даже лучше, чем пить водку. Правда, я помнил, что можно стать наркоманом. Но был уверен, что уж мне-то это точно не грозит. Перед глазами было достаточно примеров, когда люди покалывались - и вроде ничего.
"Скатился" я быстрее, чем можно было себе представить. Уже через полгода я кололся практически каждый день, и даже "ширку" рил сам, дома. На работе меня терпели только благодаря авторитету отца.
Первые скандалы начались через год. Сначала мои родные только подозревали, догадывались. Я ловко обводил их вокруг пальца, сочиняя разные истории. И матери, и своей невесте Тане я мог "рассказать" все, что угодно, очень быстро научился ими манипулировать. С отцом было сложнее. Он сразу начал "принимать меры": отсылал меня в Дагестан к знакомым - "спрыгивать", привозил в наркологический диспансер. Когда я отказался подписать договор об анонимном лечении, уложил в специальное отделение психиатрической больницы. Я согласился. "Лечение" было необходимо для дальнейших манипуляций.
В больнице давали снотворные, и это вполне заменяло опиум. Ни одного дня я там не ходил трезвым. Меня выгнали за нарушение режима, но через день взяли обратно. Четыре раза мне делали гемосорбцию (до сих пор не понимаю, зачем она нужна, какой от нее больному толк). Принимал процедуры: нны, кислород и тому подобное. Колоться пошел сразу же после выписки, благо отец считал, что я вполне "оздоровился".
Постепенно отношения в нашем доме накалились до предела. Мать я еще мог обманывать, отчима - уже нет. Он всюду вставил замки, одного меня в квартире не оставляли. Потом они на месяц уехали к родственникам в Россию. Здесь я разгулялся: рил "ширку" дома, вынес и продал кучу вещей, даже ковры. Вернувшись, мать выгнала меня из дома. Отец тоже не проявлял большой радости. У него была жена и другие дети, и не было желания нянчиться с наркоманом.
Я стал жить у товарища, устроился на рынок реализатором. Какое-то время не кололся: даже есть было нечего, и чтобы заработать на еду, приходилось отодвигать укол. Да и товарищ к наркотикам относился плохо, предпочитал водку. Не колоться - было одним из условий проживания в его квартире. Так что пришлось мне быстренько "спрыгнуть", причем безо всякой абстиненции: уже на следующий день после "заселения" я продавал на рынке сахар.
Работа мне понравилась: каждый день живые деньги (обвешивал покупателей, как все), ежедневные попойки, шумные компании. Время проходило весело. Родители узнали, что я не колюсь и работаю - и сменили гнев на милость. Снова появилась возможность их эксплуатировать.
Отец устроил меня в строительный институт по договору, с оплатой обучения. Учеба сначала заинтересовала, и я, как всегда в жизни, стал добиваться первенства. Моя потребность в уважении окружающих здесь реализовывалась другим способом. Скоро меня выбрали старостой группы, причем моя группа быстро стала лучшей на курсе. Все активно участвовали в общественной жизни. Я даже помогал однокурсникам по черчению. Там, где ценится ум и вежливость, оказывается, совсем не трудно быть "хорошим".
Мать была в полном восторге: целых полгода я не вспоминал о наркотиках и хорошо учился! Отец устроил меня подрабатывать на станцию техобслуживания: работы немного, а деньги большие. Они и сбили меня с пути. Если первый семестр я закончил с отличием, во втором стал относиться к учебе с прохладцей.
Среди "золотой молодежи", с которой я общался в институте, было модным говорить о "ширке". У них, в отличие от обычных студентов, не было проблем с пропитанием. Время проходило в разговорах о бизнесе, сделках, музыке и наркотиках.
Жил я в институтском общежитии. Кроме студентов, там проживали рабочие и военные, размещались офисы. Попойки были делом обычным. Наркоманов тоже хватало, даже, случалось, рили прямо в комнатах. А цыгане, торговавшие наркотиками, жили всего через два дома.
Однажды, проходя мимо чьей-то двери, я услышал знакомый запах и голос, говорящий, что нет иглы. Вспомнил, что у меня есть, и предложил. Потом попросил принести и мне дозу. И снова все началось: сразу стал колоться каждый день, прогуливать занятия. Понимая, что я завишу от отца, старался скрывать свое поведение, но пару раз явился к нему домой "раскумаренным": после укола мне становилось море по колено, и я совсем не думал о последствиях, терял осторожность.
Отношения снова стали накаляться. И с родителями, и с Таней, которая тоже подозревала неладное. Она всегда была рядом, все видела. И хоть я дорожил ею, на первом месте у меня всегда стояла "ширка" - у наркоманов иначе не бывает. Инстинктивно я чувствовал, что Таней можно "крутить": она искренняя, добрая, любит меня, жалеет и - просчитывал я - наверняка не бросит. Поддерживал разговоры о свадьбе. Мы думали пожениться, но это было как-то неопределенно. Наступил момент, когда мне пришлось изменить положение дел.
Я предложил Тане выйти за меня замуж. Объяснил, что, став семейным человеком, сразу изменюсь. На самом деле я прежде всего хотел отвлечь внимание родителей от моей наркомании. Пусть займутся подготовкой к свадьбе. Неладное почувствовал только отец - сказал, что у него на шее теперь будет и моя семья. Чтобы задобрить отца, две недели перед свадьбой я не кололся. Укололся сразу после. Потом мы поехали на море в свадебное путешествие. Но длился наш медовый месяц всего четыре дня. По одной причине: на курорте не было "ширки". Это тяготило меня, и я жаловался, что условия не те, до моря далеко. Мне хотелось скорее вернуться.
По возвращении Таня сказала, что ждет ребенка. Я не придал этому особого значения. Я был занят: подсчитывал деньги, оставшиеся от свадьбы, и вычислял, сколько доз на них можно купить.
Мы поселились у Таниных родителей. Первое время я осторожничал. Потом снова на все махнул рукой. Когда появилось напряжение в отношениях, решил перейти на уколы но-пэном: к нему почему-то относились более терпимо. Но это стоило довольно дорого, и рано или поздно, пришлось возвращаться к "ширке". Кончилось тем, что я просто "сжег" вены.
Таню на пятом месяце положили в больницу на сохранение, я жил у ее родителей, и обо всех ссорах с ними рассказывал Тане, разумеется, в своей интерпретации. Говорил, что они просто не хотят меня понять. Таня улаживала все мои конфликты с ними, рассеивала их подозрения.
Рождение сына тогда не произвело на меня особого впечатления. Главную радость я испытывал от того, что мои родители теперь будут давать "дотации" на ребенка, и для меня не составит труда их прикарманивать.
Вскоре мои отношения с Таней очень натянулись, она начала срываться и скандалить прямо на глазах у тещи, которая постепенно увидела все в истинном свете. Но даже тогда мне удавалось манипулировать ими. Я тонко чувствовал малейшие нюансы настроения каждого и умело дергал за нити. Несмотря на все это, наркоманом я себя по-прежнему не признавал, просто думал, что я - несчастный человек, так уж складывается моя жизнь.
А складывалась она и впрямь хуже некуда. Правда, до меня тогда еще не доходил весь ужас моего положения. Я встретил человека, который торговал "ширкой", и мы договорились, что я буду оказывать ему некоторые услуги и брать за них дозой. У меня отпала надобность "выкручивать" деньги. Однажды у него возникли неполадки в "производственном процессе" и он предложил мне сырье, которое можно было обменять на десяток готовых доз. Я обменял половину, а половину сделал сам, излишек продал (дать другим ведь - "святое дело"). Я понял, что на "ширку" можно не тратиться, на ней можно зарабатывать. И я окунулся в этот процесс с головой.
Три месяца я торговал наркотиками, у меня появились большие деньги. Домашние затихли, потому что получили финансовую передышку. Но я вдруг заметил, что относятся они ко мне, как к мебели. И денег моих не брали, будто брезговали. Таня просто стала надеяться, что в один прекрасный день я уколюсь - и умру. Основания для этого у нее были. Я и сам не понимаю, как тогда не умер. Через мои руки проходило столько "ширки", что я имел возможность колоть себе столько, сколько захочу. И я колол - уже в пах - четыре раза в день по двадцать пять - тридцать кубов. Уже через четыре часа после укола я начинал чувствовать абстиненцию.
К счастью, в моей торговле вдруг случился перерыв - вынужденный, из-за сбоя в "поставках". За две недели я спустил все "заработанные" деньги. В это же время теща твердо потребовала от Тани развода. Она сказала: "Пусть умирает, но не в моем доме". К тому времени я полностью разошелся с матерью. Она попросила не заходить к ней, ей было стыдно перед людьми. Когда я позвонил отцу, он заявил: "Умирай под забором. Не желаю тебя видеть".
В это время мне рассказали об экспериментальном отделении наркодиспансера, где вроде бы лечат таких, как я, и довольно успешно. И поскольку все поссорились со мной, а с маком вышла заминка, мне пришлось идти лечиться.
На консультацию явился в таком состоянии, что буквально сваливался со стула. Меня отправили, сказав, что если я хочу лечиться, должен прийти трезвым. Что мне оставалось делать?
Госпитализировался я с "ширкой" в рукаве. Когда брали кровь на анализ, попросили снять куртку. Я изобразил нервный припадок - и перепрятал в карман. Первые четыре дня я провел, в ужасном состоянии, не в силах встать с постели. Один в палате. Лечащий врач - Сергей Викторович, сказал, что выписал мне на ночь таблетки. Я обрадовался, стал предвкушать, как сейчас наемся снотворным, и вдруг мне приносят ибупрофен - от мышечной боли. Абстиненцию перетерпел с одной мыслью: отлежусь, а там, может, будет все по-прежнему. Казалось, что врачи и медсестры, вкупе с социальными работниками, ничем мне помочь не могут, они просто мешают мне жить.
На занятиях групповой психотерапией я присутствовал чисто формально, будто делал одолжение всем собравшимся. Старательно изображал мыслительный процесс, но общаться ни с кем не торопился. Мысленно разрабатывал план, как заставить Таню принести в отделение "ширку" или снотворное. Но ничего не получилось. Таня приходила, уходила, снова приходила, и с каждым разом я замечал, что она ведет себя как-то не так: не так, как раньше, и не так, как, по моим представлениям, должна. Я почувствовал, что с ней кто-то проводит серьезную работу, объясняя ей все "тонкости" моего поведения.
Но мысли всерьез отказываться от наркотиков меня по-прежнему не посещали. В отделении никто мне особо не досаждал лишними разговорами. Постепенно я освоился и начал играть на жалости медсестер и санитарок. Думая, что мне ловко удается всех обманывать, я два раза укололся в отпуске. Сначала мне объяснили, что в течение двух месяцев выпускать не будут. Но я пошел на крайнюю меру - заявил, что пора идти в институт, сдавать сессию. Уколовшись, свалил вину на Таню: мол, только я стал на путь исправления, а она ссорится со мной - такой удар!
Леонид Александрович наблюдал мои безобразия, потом вызвал к себе в кабинет вместе с Таней. Тут я понял, кто с ней "работает". Я пытался изображать сознательность и раскаяние, но на него моя игра не действовала. Он объяснил мне, что с такой "сознательностью" я гожусь только как учебное пособие - чтобы объяснять на наглядном примере особенности наркоманского поведения. Он сказал: "Ты - никто. Родные от тебя отказались. Ты не можешь заработать на жизнь, обеспечить не только семью, даже самого себя." Он объяснил, отчего я на всех злюсь, и спросил: "Зачем мне стараться тебя воспитывать, если это гораздо быстрее может сделать прапорщик в зоне? Я не позволю тебе мучать жену и родителей. Ты стараешься меня убедить, что вылечить тебя невозможно? Я поверю тебе - и выгоню. Продержишься до первого милиционера!"
Мне показалось, что я куда-то провалился. Потом во всех окружающих я стал видеть Леонида Александровича. Казалось, у всех на лице написано: "Ты - злодей!" Даже удивился, когда на следующий день Сергей Викторович сказал, что мне предоставляется последняя возможность поработать в новой группе пациентов.
Постепенно я ощутил, что, хоть вроде я и человек, но человеческого во мне мало, и оно - очень глубоко. Я подумал, что если мне так настойчиво что-то объясняют, может, стоит попробовать? Я долго боялся в это поверить. Но что мне было терять - после такой шоковой терапии? Мне не дали уйти в себя, помогли понять, что наркомания - не способ времяпрепровождения, а следствие моего образа жизни, что нельзя обманывать себя, надо привести в соответствие мысли и поступки. И изменить отношение к людям, попытаться построить отношения так, чтобы заслужить уважение.
Здесь, в отделении, обращали внимание не на слова, а на поступки. Я понял, что мне помогли избавиться не от абстиненции, а от надобности в наркотиках. Я понял, что люди относятся к тебе так, как ты - к ним. И чтобы научиться уважать других, я должен научиться уважать самого себя. А для этого надо делать поступки, прикладывать усилия. И еще я понял, что именно это и есть жизнь.
Вместе с наркотиками я бросил пить и курить. Водка и сигареты ничего не добавят к тому, что я имею. Они могут быть только фальшивой заменой настоящей жизни. Сейчас мне удается называть вещи своими именами. Я замечаю, что если я помогаю кому-нибудь, на душе становится лучше. Анализируя прошлое и настоящее, я понимаю, что гораздо легче и лучше быть самим собой, чем обманывать, меняя маски и играя разные роли.
Я не хочу стоять с закатанным рукавом в очереди за "ширкой" (сколько сотен тысяч человек стоит в этой очереди сегодня в нашей стране?). Я не живу в ожидании очередного укола, который лишь на короткое время помогает уйти от сознания твоего полного ничтожества в этой жизни, от страха остаться наедине с завтрашним днем, от попыток окружающих отгородиться, отмахнуться от тебя в очередной раз. Я не хочу каждый вечер обещать и напрасно надеяться, что завтра все изменится, отгоняя страшный холодок, поднимающийся откуда-то из глубины, и неумолимо напоминающий, что искаженное сознание утром опять сделает выбор: найти и уколоться любой ценой.
Я работаю бригадиром строительной бригады предприятия "Выбор". У меня растет маленький сын. Я должен обеспечить свою семью и воспитать сына. Я знаю, как это делать, потому что знаю, как делать не надо: так, как делали со мной. Я не должен делать что-то за моего ребенка, я должен научить его делать это. У меня появилось чувство семьи. И я совсем иначе смотрю на наши отношения с Таней - теперь они искренние. И все это - моя жизнь.
Как хочется рассказать всем, что мне удалось понять! Ужас наркомании состоит в том, что ею не болеют поодиночке. Наркоманом не становятся за один раз. Это длительный процесс, и протекает он не без помощи родных. Вполне понятно, почему отец и мать до последнего скрывают - даже от самих себя, - что поступки и поведение их любимого чада напоминают действия чудовища из фильма ужасов. А любимое чадо бежит от "родной лжи" туда, где, по его мнению, можно делать все, что угодно, быть свободным в выборе: с кем дружить, чем заниматься, пить или не пить, колоться или не колоться. Бежит, не задумываясь о том, что за все свои поступки придется отвечать, потому что никто во всем мире не будет его прощать, жалеть и давать что-то просто так, как это делали родители
Почему родители, обеспечивая своих детей, не учат их ответственности за свои действия? Отмахнуться деньгами - проще всего. А труднее всего - уважать ребенка, когда и себя-то уважать не научились. И платить за это приходится наркоманией, где не бывает "разовых" уколов. И между мальчиком, впервые подставившим руку под шприц, и худым скрюченным доходягой с отнимающимися ногами, искалеченным бесчисленными язвами телом и убитым разумом - разница лишь во времени. Этот полный отчаяния и унижений путь от первого укола до смерти многие проходят быстрее, чем можно предположить.
С появлением СПИДа счет на дни, месяцы и годы вообще теряет смысл: каждый укол может стать последним. Как бы мне хотелось, чтобы это осознали те, кто по неведению и наивности сегодня только собирается "попробовать" наркотики.

ABelogor
есть наркоманы от дурости/от нечего делать/от желания удовольствий и т.д., а есть от неприятия каких-то вещей в этом мире, люди, которые не сумели правильно выразить протест этому обществу. Тоже, конечно, глупое решение -по этому поводу заторчать. Но эти люди совсем не глупы и не деграданты. А, как правило, достаточно умные, образованные и интересные люди. Вот, почему к таким тянутся- это я могу понять...
А к первому типу тянутся те, кто ищет острых ощущений, те, кто хочет какой-то тайны .. ну фиг знает.. видимо девушки с соответствующим интеллектом. потому как если чел- как ты выразился, "урод", то не понять этого, пообщавшить с ним какое-то время, может только человек , которому это подходит либо который настолько слепой, что видит только то, что ему преподносят.

я так думаю.

КАК ДОЛГО Я ТЕРПЕЛА!
История Т.

С Димой мы учились в одном классе. Но встречаться стали много позднее, когда он вернулся из колонии. Я знала, что было время, когда Дима «баловался наркотиками», но это не останавливало меня. Хотя мне было хорошо известно, какая страшная беда — наркомания (брат моей подруги кололся уже восемь лет), я почему-то думала, что с Димой такого не случится, что у него это — только «баловство».
К сожалению, все оказалось совсем иначе. Очень быстро Дима перешел от эпизодических уколов к «системе». Он очень часто приходил ко мне в состоянии наркотического «кайфа». Я возмущалась, но не прогоняла его. И старательно скрывала от своих родителей, что Дима — наркоман. У меня не было с ними взаимопонимания, они часто ругали и подозревали меня во всех грехах, поэтому я многое делала им назло, даже в институт не стала поступать.
Зато Диме я прощала все. Однажды, когда его родители уехали, я пришла к нему домой и застала там двух наркоманок за «работой»: они рили «ширку». Я присутствовала при этом и говорила: «Зачем вы это делаете?» — мне казалось, что, сделав замечание, я исполнила свой долг, и можно не предпринимать никаких действий.
Дима знал, что я его люблю, приходил ко мне, чтобы выговориться, брал в долг деньги. Только один раз я сделала попытку выбросить его из головы, даже уезжала к бабушке в Луганскую область, чтобы быть от него подальше. Но мое сердце совсем растаяло, когда он перестал колоться и поступил в институт.
Наверное, у меня сильно развит материнский инстинкт, и мне очень нравилось его опекать, заботиться о нем. Я выполняла для Димы разные работы на компьютере, забирала чертежи из кафе, где он забывал их по пьянке, и всегда безотказно позволяла себя использовать. У нас уже зашла речь о серьезных отношениях, когда я обнаружила в его комнате шприц. Он снова начал колоться. Мы редко виделись, но он часто звонил мне по ночам, рассказывал что-то, выговаривался. То подрался, то сломал что-нибудь, и обо всем спешил мне поведать.
Я все надеялась, что это скоро прекратится. Ведь он однажды бросил наркотики сам — значит, он не наркоман. Потом он сделал мне предложение, сказал, что после свадьбы «ширка» отпадет автоматически. Я слепо верила, тем более что у меня был один положительный пример: наш приятель Андрей в молодости любил выпить, а женился — и стал примерным мужем. Значит, и у меня так будет.
Однако уже на другой день после свадьбы, когда мы ехали на такси к моим родителям, Дима вдруг попросил водителя изменить маршрут, объяснил мне, что надо отдать долг цыганам. Вышел он от них уже под «кайфом». Во мне все кипело, но разве я могла рассказать это родителям, которые только что столько денег отдали на нашу свадьбу?
Неделю мы провели в Ялте. «Ширки» там не было, и Дима торопился вернуться домой. Дома я поняла, что забеременела. Он сказал, что не бросит своего ребенка. И хотя мы собирались жить в общежитии, решили поселиться у моих родителей, чтобы я, как будущая мать, испытывала как можно меньше бытовых неудобств.
На пятом месяце меня положили в больницу на сохранение. Там долежала до родов. Дима исправно приходил каждый день, и поначалу даже трезвый. Потом я заметила, что он укололся. Я выгнала его, но тут же бросилась догонять, даже просила прощения за резкость. Больше он в нормальном состоянии не появлялся. Продукты, которые передавала мне мама, продавал и прокалывал. Придет, сядет — и начинает клевать носом, буквально засыпает сидя — такую дозу принял. Теперь мне самой странно вспоминать: как я могла это терпеть, почему я тогда так безропотно сидела с ним в больничном холле?
Так продолжалось до того момента, пока родители не обнаружили у него шприц. Все это, конечно, свалилось на мою голову. Сначала в больницу приехала мама и заплакала. Потом приехал папа и тоже заплакал. Затем явился Дима — с жалобами на родителей. Мама говорила: «Мне противно на него смотреть, не то, что жить рядом!» Я уговорила ее потерпеть, потом Диму со слезами на глазах упрашивала не уходить из дома. Сейчас даже не верится: неужели все это делала я?
Когда родился наш Ваня, я решила, что теперь мой муж, конечно же, перестанет колоться, ведь моему ребенку папа-наркоман не нужен. Я строила иллюзии и свято верила, что все так и будет. Но моим надеждам суждено было разбиться уже в день выписки. Дима встретил меня с цветами, привез домой на такси (разумеется, на мамины деньги), выпил водки и ушел. Вернулся, уколовшись. В ответ на мои упреки стал клясться, что это — последний раз, что он просто перенервничал из-за сына.
Надо ли говорить, что этот раз вовсе не был последним — он был очередным. Много у наркоманов бывает таких «последних уколов». Это слово всегда приходит им на язык, если их «припирают к стене». Но я отчего-то стала гораздо спокойнее относиться к его безобразиям. Мой материнский инстинкт нашел естественный выход и не нуждался в заменителях. Я подумала: «Да пропади ты пропадом!» Хотя из дома почему-то не выгнала. К Ване подпускала ненадолго, давала мелкие поручения. Помню, он гладил пеленки с закрытыми глазами.
Дима, по-прежнему, использовал меня, заставлял просить у мамы деньги «на лекарства». Потом он сошелся с оптовыми торговцами наркотиками и стал жить на широкую ногу. Зарабатывал по сорок с лишним миллионов купонов в день. Ел преимущественно ананасы. Я не прикасалась к его «вонючим деньгам». Мне стало страшно, я поняла, что никогда он сам колоться не бросит, что и меня с ребенком когда-нибудь прибьют из-за его наркотиков и денег.
Родителей он тоже довел до ручки. И все же я не могла представить, как скажу ему: «Уходи!» Бывало, придет, сядет, уткнется головой в колени — «кайфует», а я тормошу его, чтобы родители не видели: стыдно! Потом не выдерживаю — гоню из дома. Он начнет собирать вещи, мне сразу становится жаль его — и он снова распаковывает чемоданы. Не было конца моему терпению. Я выходила выбрасывать мусор и заставала его с «друзьями» колющимся прямо в подъезде. Я кричала: «Уходи!» — и тут же принималась плакать: «Я тебя люблю, ты мне нужен!» Голос разума говорил: выгони! — но чувства всегда брали верх над рассудком. Я просто не давала ему шанса опомниться и поразмыслить над своей жизнью.
Со временем мы просто перестали обращать на него внимание, относились, как к мебели. Когда у него произошел сбой «в работе», кончились деньги и «ширка», когда от него отвернулись и мать, и отец, он оказался в тупике. Сам пришел к моей маме и сказал: «Помогите!» Нам посоветовали лечиться в экспериментальном Центре, где были хорошие результаты.
Даже по дороге в отделение он умудрился меня обмануть, выпросил денег «на последние долги», пронес в палату «ширку». На другой день, лишь только я вошла, стал меня «грузить»: «Таня, отсюда надо лить! Сюда с такой дозой не ложатся! Я не выдержу». Я поговорила с Сергеем Викторовичем, и выяснилось, что мой муж спокойно спал ночью.
Когда я пришла на занятия групповой психотерапией для родственников, я была поражена сходством историй, которые рассказывали женщины о своих мужьях и сыновьях. Слушая рассказ жены одного пациента, я будто видела собственными глазами, как она с ребенком на руках умоляла его бросить наркотики, а он переступал через них и шел колоться. Я вдруг прозрела: да ведь они все одинаковые, они нас просто используют! На другой день я отправилась к своей свекрови и сказала ей: «Вы тоже должны приходить на групповые занятия. Там из таких дураков, как мы, людей делают!»
Самое главное, чему я научилась в Центре, — не обманывать себя, не бояться называть вещи своими именами, не бояться смотреть правде в глаза, трезво оценивать каждую ситуацию, не стремясь, во что бы то ни стало, утешить собственное самолюбие.
Но мне не удалось сразу избавиться от всех заблуждений. Я все еще совершала ошибки, хотя они уже не проходили даром, я училась на них, постигала что-то новое. Целых полтора месяца Дима заставлял меня молчать о том, что он колется, когда его отпускают из Центра домой. Я боялась рассказать об этом врачу: вдруг его выгонят — и что тогда? Я не понимала, что от врача нельзя ничего скрывать, ведь речь идет о смертельной болезни. Если бы у него было воспаление легких, мне не пришло бы в голову умалчивать о том, что ночью у моего мужа был жар. Почему же я молчала об уколах, которые были ничем иным, как проявлением его болезни? Разве врач не должен был знать об этом?
Когда я решилась заговорить, вся группа мам и жен единодушно осудила мое молчание. Ведь оно было только на руку наркоману: ему удобно колоться, когда люди, которые пытаются ему помешать, не едины в своих действиях.
Я училась разговаривать с мужем по-новому, и он реагировал с раздражением: «Что ты на меня так оценивающе смотришь?» А мне уже было с чем сравнивать: я получила передышку и обнаружила, что без наркомана в доме живется гораздо спокойнее. Раньше я злилась на мужа, а шлепала ребенка, который попадался под горячую руку. Почему же я тогда не решалась направить свой гнев на того, кто был его истинной причиной? Даже смешно стало: какой глупой я была, как долго терпела!
Дима менялся постоянно, но очень долго. Вот где действительно было необходимо терпение! Но мне очень помогали наши групповые занятия с психологом. Постепенно мы с Димой перестали говорить о наркотиках. Раньше все разговоры были только об этом — даже в первые месяцы лечения. И снова я задавалась вопросами: почему я поддерживала эти наркоманские разговоры, разве это нормально – мне, которая никогда и не думала пробовать этот сомнительный «кайф», все время говорить о наркотиках? Зато сейчас мы о них и не вспоминаем.
Какое-то время я, как и Дима, работала в Центре, помогала женам наших пациентов осознать то, что удалось мне. Потом я окончила институт, устроилась работать по специальности, но отношения с сотрудниками Центра не прерывала никогда. Даже когда Леонид Александрович переехал в Полтаву, мы продолжали навещать его и ребят. Когда по поводу — на день рождения, когда — просто так. Это общение помогало многое понять, чтобы строить жизнь совсем по другим принципам.
Я была единственным ребенком своих родителей. Привыкла быть в центре внимания, все решать сама. Сейчас я понимаю: главная роль в семье должна принадлежать мужу. Мы так и делаем. Ответственность за материальное обеспечение лежит, главным образом, на Диме. Все решения мы принимаем вместе, и я ничего не предпринимаю, не посоветовавшись с ним. Раньше я думала, что лучше знаю, что и как надо делать, потом поняла: в семье не должно быть соперничества, у каждого — своя роль.
Прежде модель нашей семьи была искаженной: Дима — «плохой», а я — «хорошая». Перестроиться было достаточно сложно. Я должна была перестать изображать из себя страдалицу, «жертву обстоятельств», и, к счастью, мне это удалось. Я освободила Диму от домашних обязанностей, потому что он очень много работает, чтобы обеспечить нас с Ваней. Теперь домашние дела не вызывают у меня раздражения: я поняла, что готовлю и убираю, потому что хочу это делать, а не потому что «должна». Я стараюсь поддерживать уют в доме и встречать мужа в хорошем настроении, ведь «страдалицы» мало кому интересны. И Дима платит мне тем же. Купил стиральную машину, чтобы мне было не так трудно управляться по хозяйству. И хотя с деньгами тогда было туговато, он сам нашел их, чтобы сделать мне подарок. В нем появилась ответственность, он охраняет свою семью. Сейчас мне с ним совсем не страшно, я знаю: он никому не даст нас в обиду.
Я полностью доверяю своему мужу. Сначала все наши деньги были у меня, я выдавала их Диме в случае необходимости. Сейчас у каждого есть свои, и есть общие, которые лежат на видном месте: считаешь нужным что-то купить — бери.
Я думаю, в семье каждый человек имеет право на личное пространство, на собственные увлечения и интересы. Раньше я была максималисткой, но со временем поняла: муж не должен каждую секунду думать обо мне. Максимализм не всегда уместен, во всем необходимо чувство меры. Я борюсь с собой, все время «включаю тормоза», чтобы не давить на близких.
Нашему сыну уже пятнадцать лет. С двухлетнего возраста он умеет убирать свои вещи, в меру сил помогает мне в домашней работе. Мы стараемся всегда предоставлять ему возможность выбора, объясняем, какие последствия будут в случае того или иного действия. Никогда не бьем и стараемся не унижать, воспринимать сына как личность. Мы хотим, чтобы сын вырос самостоятельным человеком, и все делаем для этого.
Заботясь о муже и сыне, я не забываю и о себе. Стараюсь следить за собой, бегаю по утрам. Дима каждый день делает зарядку и принимает холодные нны, и я хочу ему соответствовать. В семейной жизни нельзя расслабляться, почивать на лаврах. Жена не должна распускаться, толстеть, ходить по дому в застиранном халате, масках и бигуди. Обед должен быть вкусным, а внешность — привлекательной, и не только для мужа, но и для сына, ведь образ женщины у него формируется при взгляде на маму. Я вижу, как счастлив Ваня, если в школе на празднике девочки разглядывают меня одобрительно. Это стимулирует и мужа: он понимает, что такая женщина не будет бояться потерять мужчину, который ей неинтересен.
Важно помнить и о том, что муж или жена — не собственность супруга, за ними нужно признавать все права свободного человека. Поэтому я стараюсь не зацикливаться ни на чем, не делать проблем на пустом месте. В жизни есть главное. Остальное — пустяки.
В нашей жизни главным стало то, что мы живем, не допуская даже мыслей о наркотиках. Я просто не представляю себе: как бы это Дима мог пойти и уколоться. Я уже не воспринимаю его как наркомана, даже бывшего — только как человека. Недавно я перечитывала «свою» главу из книги, которая писалась шесть лет назад, и удивлялась: неужели это — о нас, неужели это было с нами? Ведь мы — совсем другие.

романтика.. меня пугает этот романтичный образ наркомана- слишком уж складный получается как из сказки. как выдуман специально кем-то чтобы оправдывать наркоманию. я на себя его тоже примерял. потом вся романтика-шелуха отшелушилась конечно. осталась только жажда дозы. бяка, не подумай что выдумываю, но помню даже как мне понравилась мысль нацепить на себя этот образ)) еще бы гении и бунтари! и я с ними. Высоцкий! вся синяя братия наркоманов-творителей искусства! и я такой же. потом много ночей проходили по сценарию "всю ночь не спал- курил- писал- читал". видимо потому, теперь, говорят что искусство переживает свой упадок. люди его больше не понимают. да и кто поймет то, что приходит в голову нарка. вы меня понимаете? было у с это желание творить?))

ABelogor
честно говоря по опыту - под "чем-то" "творить" у людей получается только глупости )))
Я не спорю, а скорей соглашусь, что этот образ придуман, дабы себя оправдать. Но повторюсь, что есть среди этих товарищей люди действительно интересные и образованные. Все равно есть. Другое дело, что они точно так же начинают деградировать, употребляя, как и все остальные. И во что превращаются рано или позно, если не останавливаются- всем понятно.
я не хочу это оправдать, я лишь хотела сказать, что такие люди, пока они не сторчались,конечно, могут быть очень интересны и привлекательны

но я вроде не говорила, что это романтично :)

не говорила, но тогда объясните мне что же барышни липнут на наркетов. ведь образованных людей не так много среди них, меньше 5% навскидку, так? а остальные откуда беруться? вот и выходит, что только на какой-то сказочный образ

я иначе никак не могу объяснить себе что же барышням с таким садистским упорством нравится каждый день убеждаться что их водят вокруг пальца, обманывают и предают. а что лбюбить наркомана можно- не поверю. сами были такие. что там можно любить?? что мужского можно любить, что там есть от мужчины? орган? мужчину ведь не орган определяет.

Я, конечно, тоже не понимаю тех дам, которые втюхиваются в употребляющих нарков. Но когда у них достаточно долгий период неупотребления, то они нормальные люди, ну, м.б. эмоциональней что ли. Да и когда в этом вопросе не шаришь, то откуда ж знать. Скажу за себя - сама задумывалась, чем меня так зацепил мой муж?! Все просто - я была для него заменой его наркоманским увлечениям. Вот поэтому то он и старался для меня сделать все возможное и невозможное, как простой обыватель чаще всего не сможет, в силу лени или с боязнью показаться каким-то не таким. Да все было на грани - и секс(!!!!!!!!!), и ухаживания - всё было просто супер. А потом эта эйфория прошла, опять понадобился допинг. и все началось заново, только я то уже привязалась - ну а как же, любимому человеку нужно помочь, не бросать же его в беде.

так :) а я только эти 5 процентов и могу понять.
а объяснить остальную часть тоже могу, но барышни, боюсь, обидятся...

дак любят-то не за что-то, а вопреки :)


вот и еще одно объяснение :)

c этим можно долго и нудно спорить, но не с руки и желания нет. если в целом, то любят за вполне определенные качества. вот и док-во
только я не согласен с делением на простых обывателей и каких-то над-людей нарков. видимо ш муж выдающийся по определенным показателям человек сам по себе(независимо от наркотиков), но не более того. это еще не говорит ни о чем, что оправдывало бы наркоманию ведь так??